я обнаружил, что подавление письма и воображения было чем-то вроде темы в жизни Шарлотты, повторяющимся «предложением», сделанным ее матерью, ее мужем Уолтером и ее врачом. Когда Шарлотте было тринадцать лет и она увлеклась воображаемыми мирами, воплощенными в жизнь в романах Данные телеграммы и эпических поэмах, ее мать велела ей положить конец этим фантазиям — и Шарлотта на какое-то время подчинилась. Однако, как она позже сказала доктору Митчеллу, эти воображаемые истории были заменены «морем видений в стиле По, переносящих мою жизнь во сне через самый злой и нездоровый мир».
В «Желтых обоях» это море видений обретает форму, наконец, записанное, даже когда безумные мысли рассказчика беспорядочно врываются на обои; воображаемые миры как писателя, так и мечтателя пронзают кажущееся блаженство домашней жизни. Означают ли эти слова, «но это мертвая бумага», что Шарлотта сомневалась в стойкости слов и жизненной силе историй? Я так не думаю. Если уж на то пошло, она гипертрофированно осознает их силу. Включая это пренебрежительное отступление, она привлекает наше внимание к механике истории; она напоминает нам, что мы читаем только фантазию о фантазии, а затем, сплетая воедино тревожную историю, заставляет нас забыть, что мы вообще читаем.